В прошлом году вам вручили почетную премию «Оскар». Как вы узнали о решении киноакадемии?

О награде я узнал в Риме, на съемках у режиссера Дэнни Бойла в сериале «Траст», где я играю американского нефтяного магната Джона Пола Гетти.

Мы с женой ужинали, заказали спагетти, и вдруг мне звонит Джон Бейли — он был оператором-постановщиком «Обыкновенных людей», в которых я снимался. И мы с ним после этого много лет не общались. Он звонит и говорит: «Привет, Дональд, это Джон. Меня назначили президентом Американской кино­академии». Я его поздравляю, а он говорит: «Нет-нет, это я хочу тебя поздравить». И сообщает, что за 65 лет актерской деятельности меня решили наградить почетной премией «Оскар». Честно скажу, после того звонка я был словно сам не свой. Очень лестно и приятно получить такую награду. На «Оскар» меня ведь ни разу не выдвигали. Мечты были, конечно, но я никогда не рассчитывал, что окажусь в числе номинантов, и даже не расстраивался. Но все-таки получить «Оскар» — огромная честь!

А ведь можно припомнить целый десяток фильмов, за которые вам могли бы дать «Оскар».

У нашей профессии в этом вопросе сослагательного наклонения не существует. Кое-какие из моих фильмов не слишком известны. Допустим, мало кто слышал про фильм «А теперь не смотри», а я им очень горжусь. А кто смотрел «Клют»? Все знают, что там снималась Джейн Фонда, а меня как-то не помнят. А еще есть «Военно-полевой госпиталь М.Э.Ш.»… Хотя «Героев Келли», например, знают многие.

Понимаете, я ведь уже в том возрасте, когда, проезжая мимо кладбища, начинаешь внимательно разглядывать надгробия. И если жена спросит, что я там высматриваю, то я отвечу, что прицениваюсь, выбираю. И это будет чистая правда. Так что «Оскар» для меня — настоящее чудо. Я же все-таки из Канады, человек немного со стороны — а тут меня как будто записали «в свои» и сказали: парень ты что надо.

А вы любите появляться на красной ковровой дорожке?

Не особенно. Я человек нервный, всегда обо всем переживаю. Знаете, во всех моих контрактах прописано, что первые пять минут моего появления на экране мы снимаем не с самого начала, а где-то в середине съемочного процесса. Так что первый раз в кадре я появляюсь спокойный и расслабленный, потому что уже как следует знаком и с оператором, и с режиссером, и с партнерами. А сцены, которые мы снимаем первыми — в них я напряжен и все еще чувствую себя неловко, — из середины фильма.

Помню, в тот год, когда в Калифорнии разрешили однополые браки, какой-то репортер спрашивал всех, кто появлялся на красной дорожке, как они относятся к такому решению. И никто не знал, что сказать, чтобы это было политкорректно и никак не отразилось на карьере. И вот очередь дошла до Робина Уильямса. Он ответил довольно остроумно: «А какая разница, однополый или нет, спишь ведь все равно с одним и тем же человеком».

Я все время вспоминаю ваш прошлогодний фильм «В поисках праздника», вы сыграли очень хорошо. Советовались со специалистами по болезни Альцгеймера?

Конечно, я общался с людьми, страдающими от деменции или Альцгеймера, и с теми, кто за ними ухаживает. Очень подробно все изучил — и теперь страшно пугаюсь, если вдруг какое-нибудь слово вылетает из головы. Но вся эта информация только дополнила сценарий Стивена Амидона, он у нас и так был блестящий. Во время съемок я так сильно вжился в роль, что мой персонаж будто бы выходил со мной на связь — и я передавал его слова: ни с того ни с сего произносил реплики, которых ни я сам, ни другие от меня не ожидали. Но вышло очень естественно! Так что некоторые отклонения от сценария все же были.

В определенном возрасте у всех нас память становится хуже, все время что-то забываешь. Не боитесь, что то же самое случится и с вами?

А? Что случится?.. Шучу! Иногда становится не по себе, когда долго не можешь вспомнить какое-нибудь слово: помнишь, что оно начинается с буквы «с», а потом оказывается, что на самом деле с «п». Проходит полчаса, и вдруг — «принц», точно! Старость — дело такое. В болезнях ничего хорошего нет. А в 1968-м я вообще умер.

В каком смысле? Расскажите поподробнее.

В конце 1968 года в Югославии я подхватил спинальный менингит. И никаких лекарств там не было. Не знаю, сколько дней я пролежал в коме, но будто вышел из собственного тела и смотрел на самого себя, идущего по туннелю. Он был голубоватый, какими бывают ракушки, а дальше мерцал белый свет. Свечение это так и манило: казалось, там ждет полный покой, и так хотелось туда, — но в то же время не хотелось.

В детстве я много болел: ревматизм, полиомиелит. И когда было совсем плохо, я мысленно держался за изголовье кровати, за матрац. То же я делал и в Югославии. Помню, когда мне стало чуть лучше, но я все еще был в коме, я вдруг слышу, как продюсер фильма надиктовывает телеграмму для моей жены. Убеждает ее не приезжать, мол, мое тело они сами переправят домой. Я все это слышу и пытаюсь подать им знак, хоть пальцем пошевелить. А на пальцах у меня будто стоят британские гвардейцы, знаете, такие — в огромных меховых шапках. Закинули мне под руку веревки и тянут их на себя, пытаясь помочь. Кстати, я только лет десять назад понял, что ничего бы у них не вышло: они же стояли прямо на том пальце, который пытались поднять.

Так что я точно знаю, что с пациентами в коме надо обязательно общаться. Трудно поверить, но они всё слышат. Я как-то был в операционной с известным кардиохирургом Дентоном Кули и даже помогал ему. Где-то сейчас по свету ходит парень с ужаснейшим шрамом: у него была аневризма аорты, и разрезы зашивал я. Так вот, одну пациентку мы с Дентоном потеряли, ничего уже было не сделать. И тогда анестезиолог спросил: «Как ее зовут?». Посмотрели — оказалось, что Рейчел. Анестезиолог наклонился к ней и начал истошно звать: «Рейчел! Рейчел, возвращайся!». И представьте — она пришла в себя.

Как бы вам хотелось уйти из этого мира?

Никогда не знаешь, когда смерть придет за тобой, но мне бы хотелось успеть сменить нижнее белье. Хотя это, наверное, ответ в духе Вуди Аллена. Как бы мне хотелось уйти из этого мира? Как мой дед, наверное. Он ушел от нас во сне, с большим достоинством. В отличие от тех трех ребят, которые ехали с ним в машине.

Вы считаете себя везучим человеком?

Смотря с какой стороны посмотреть. Помню, сто лет назад — за полгода до съемок в «Героях Келли» — я выиграл в покер 1500 долларов. Выигрыш был в лирах. И примерно за месяц до конца съемок, прихватив бумажный пакет с этими деньгами, я поехал в Италию. За рулем был мой приятель, и в Болонье мы зашли в салон «Феррари», где на витрине стояла красная 275 GTB. Подержанная, ей, наверное, было года два. И вот заходим в магазин, там двое продавцов. Спрашиваю: «Сколько стоит машина в витрине?». А я для фильма отрастил волосы, отпустил бороду — выглядел как настоящий хиппи. Так они на меня даже не посмотрели. Я достал свой пакет и бросил им на стол — они увидели, сколько там денег, и тут же вручили мне ключ.

В Генуе мы погрузили машину на судно и отправили ее в Нью-Йорк. Там мне поставили в салон проигрыватель, и я помню, что кассет у меня было всего две: «Силуэт Нэшвилла» Боба Дилана и «Ода Билли Джо» Бобби Джентри. Был декабрь, и мы с моим каскадером проехали через все Штаты за 33 часа. Он, кстати, всю дорогу курил травку, был под кайфом, а я и понятия не имел. Остановили нас только раз, в штате Нью-Мексико: у нас на спидометре было 225 км/ч, и нам сказали сбросить до 135. На этой скорости казалось, будто машина едет так медленно, что прямо на ходу можно выйти, сходить набрать черники и успеть вернуться на свое место.

Я, кстати, две недели учился как следует водить эту машину на гоночной трассе Брэндс-Хэтч в Англии.

Потом, правда, когда я развелся со второй женой и остался с двумя детьми, я обменял «Феррари», где было всего одно пассажирское место, на фольксвагеновский микроавтобус. Он был совсем новый и стоил 4000 долларов, то есть, получается, на «Феррари» я заработал 2500.

И вот в середине 80-х я ехал из Атланты в наш дом в Квебеке. Остановился в Массачусетсе, чтобы передохнуть, снял там номер в мотеле. Включил телевизор, перещелкиваю каналы, хочу найти бейсбол — и вдруг попадаю на трансляцию аукциона в Техасе, на котором выставлен мой «Феррари». Его в итоге купили.

А за сколько же?

За 1 250 000 долларов. Сегодня бы, пожалуй, вышло больше 7 миллионов.

Случалось ли с вами еще что-нибудь интересное во время поездок? Что-нибудь такое, что переворачивало представление о мире?

Да, интересного было много. В Японии я как-то видел священника. Он стоял в реке, огромный, практически голый, и обливался ледяной водой. И была в этом какая-то особенная красота. Вот тогда эта страна, ее культура стали мне ближе и понятней.

Еще помню, как в 1983 году мне довелось полетать в кабине пилотов на «Конкорде». История эта началась так. Я был на съемках, плохо себя чувствовал, но все никак не мог дойти до врача. А потом у меня началась бронхопневмония, тогда съемки решили приостановить, а меня отправили к врачу в Беверли-Хиллз. Мне провели кожную пробу, и оказалось, что у меня аллергия на табачный дым, пепел… В те времена диагноза хуже не придумаешь, конечно. У меня курили все — отец, свекровь, сын, все, с кем я играл в покер. Или, например, садишься в самолет, твой ряд — некурящий, а через проход — курящий.

Так вот, лечу я на «Конкорде», и вдруг известный британский продюсер Лью Грейд, сидевший напротив, зажег сигару. Меня быстро отвели в кабину пилота, усадили в небольшое кресло с левой стороны, пристегнули. Кабина у «Конкорда», надо сказать, крошечная. Внутри были командир кораб­ля, второй пилот и штурман. Вы бы их видели — как быстро и как много всего они делали! Это сейчас какой «Боинг» или «Аэробус» ни возьми — экипаж почти ничего не делает. Сидят себе, смотрят по сторонам. У тех ребят не было ни минуты покоя. Кроме того, из-за нагрева во время полета фюзеляж удлинялся сантиметров на 30, и тогда между кабиной и остальной частью самолета появлялся зазор. Просто дух захватывало! А еще виднелся серп Земли… Казалось, я в космосе. Так что да, путешествия и правда расширяют наши представления о мире.

И последний вопрос, довольно общий. Кто такой Дональд Сазерленд? Какой он?

Высокий. Старый… пердун (смеется). Все мы, пенсионеры, такие. Правда, до жены мне еще далеко. У нее это получается отменно. Вообще, говорить о себе хорошо как-то неловко. Напишите так: Дональд Сазерленд — человек самокритичный.